Новости кино: Алексей Попогребский, режиссер фильмов «Коктебель», «Простые вещи», «Как я провел этим летом»: «Не люблю фабулы в кино»
АЛЕКСЕЙ ПОПОГРЕБСКИЙ: «НЕ ЛЮБЛЮ ФАБУЛЫ В КИНО»
Много ли вы знаете успешных кинорежиссеров, только и окончивших, что факультет психологии, и, казалось бы, никакого отношения к кинематографу изначально не имеющих? История Алексея Попогребского как раз такая. Первая же его режиссерская работа совместно с Борисом Хлебниковым, картина «Коктебель», стала событием, даже откровением. Затем был собственный его фильм «Простые вещи», одну из главных ролей в котором сыграл Леонид Броневой. Сейчас завершены съемки ленты «Как я провел этим летом». И не просто завершены! — Это будет первый за последние пять лет российский фильм, участвующий в Берлинском кинофестивале. Алексей Попогребский встретился с журналистом РуДата и рассказал в интервью о том, как его съемочной группе жилось на Крайнем Севере, почему он не верит в психологизм в кино и с кем из иностранных коллег дружит.
Здравствуйте, Алексей! Для начала я хотела спросить о вашей дружбе с Борисом Хлебниковым. Вы познакомились еще вне кино?
- Это был год, по-моему, 90-й. В детстве-юности я занимался в очень хорошей театральной студии во Дворце пионеров, и параллельно со мной занималась Вика Толстоганова, которая была одноклассницей Хлебникова. Так мы с ним и познакомились. Тогда у нас образовался круг очень тесного интересного общения. Сейчас людей, с которыми мы тогда дружили, мы встречаем в совершенно разных областях. Хотя театральная студия в моей жизни появилась случайно: я пошел записываться в кружок программирования, а меня затащили именно туда. До меня в этой студии еще занимался Александр Гордон, и я его видел там в совершенно блистательной роли психиатра в спектакле «Эквус».
Вы сами что-то играли?
- Репетировал в семи спектаклях, но до сцены дошел только один — «Буратино». В нем я вроде бы неплохо сыграл Пьеро, а режиссером был Виктор Шендерович.
Это значит, ваша роль в фильме «Связь» — отголосок того времени?
- В фильме Дуни Смирновой я оказался по дружбе. Она хотела, чтобы там снялись Прошкин-младший, Хлебников и я. Я сказал ей: «Ты знаешь, я никакой актер. Правда, еще во время „Коктебеля“ я думал о том, чтобы сыграть шашлычника. Разве только это…» Так и случилось.
Она осталась довольна вашей игрой?
- Она, наверное, да, потому что не было никаких нареканий. А я бы себя вырезал.
Вы учились в МГУ…
- … на психологии.
С кино это пересекается, потому что так легче понять, как герои будут вести себя в той или иной ситуации…
- Да, с кино это пересекается. Но я очень не люблю такой психологизм в кино, потому что это всегда фабульная и примитивная штука. Американский выдающийся режиссер Сидней Люмет в своей замечательной книжке про то, как снимается кино, писал, что сейчас большинство американских историй основано на том, что у центрального персонажа должна быть ахиллесова пята, изъян, уязвимость. И всегда это построено на какой-то детской травме. И он называл это «эффект резинового утенка», то есть когда в детстве у персонажа отняли, например, резиновую уточку, и он до сих пор не может смириться с этой травмой, и на этом строится вся его так называемая психология.
- Я же верю в то, что невозможно всегда до конца расписать мотивацию человека, потому что даже сам этот человек до конца ее не понимает и не осознает. Есть правда характера, правда личности и обстоятельств. Если эти вещи в кино встречаются, то получается мощное произведение. Если это выдумано из головы и актер просто играет, то это ерунда поверхностная, которую мне смотреть не интересно и даже смешно.
Значит, вы, как психолог, не согласны с тем, что все идет из детства?
- Не совсем. Это фрейдизм, который попортил очень много умов, а американское мировоззрение вообще на этом построено. Действительно, очень важно то, как складывается наша жизнь в детстве. Но человек структура динамическая, и он меняется, раскрывается. То, каким человек является, — это все взаимоотношение его со вселенной. Это все до конца не познаваемо и дико интересно, и именно по этой линии я и хочу в своих фильмах идти.
- Например, «Простые вещи» построены на фрагментах жизни одного персонажа. Он оказывается в той ситуации, в этой. Мы показываем его самым крупным планом, и все остальное существует за кадром. Но и наших близких, друзей мы видим то в одной ситуации, то в другой, а между ними провалы. Мы видим человека пунктиром, и только основываясь на своем к нему отношении что-то между этими пунктирами достраиваем. Наше представление о человеке — это только наше субъективное о нем представление. Есть только вспышка того, что мы видим. А дальше мы конструируем свое восприятие, основываясь на том, что мы сейчас думаем, какие мы люди… И тоже самое в кино, и это мне интересно. Я стараюсь создать сцену так, как она воспринималась бы в жизни, и наиболее жизненно показать ключевые моменты, чтобы зритель постарался сам для себя ощутить, понять, принять или осудить персонажа.
Знаете, что меня больше всего поразило в «Простых вещах»? Руки Пускепалиса. Они такие настоящие, супер реалистичные.
- Вот видите, из каких деталей это все складывается. Часто на основании того, какие предметы мы видим у человека в интерьере или какие у него часы, мы мгновенно подключаем массу представлений или стереотипов.
- Но новый мой фильм «Как я провел этим летом» снят в совершенно другой манере. Другая история — другой язык. Хотя оператор тот же самый — Павел Костомаров. Там есть быт и работа двух полярников — опытный, постарше, Сергей Пускепалис, и молодой, Григорий Добрыгин. Мы жили на реально существующей и действующей полярной станции, и наши актеры все время существовали в образе своих персонажей, в их шкуре, так что выполняли и все их действия.
То есть какие-то измерения?..
- Да, измерения. И Гриша жил ровно в той же комнате, в которой по фильму живет его персонаж. Они с Пускепалисом все время ходили в тех же костюмах. Мы все вместе таскали, рубили, варили… Все было построено на правде обстоятельств, на подлинности этого быта. Зрителям, может быть, это не бросится в глаза, но это все просачивается в наши клеточки. Например, бывает, посмотришь на интерьер, и четко видно, что постарался художник, а здесь видно, что специально посветили, чтобы получился красивый световой акцент. Это кино, это другая степень условности, которой можно наслаждаться.
- Про наш фильм никто не скажет, что это документальное кино, потому что это кино с красивыми кадрами — не ради красоты, а ради того, чтобы передать взаимоотношения человека с природой. Но всю специальную киношность мы постарались убрать за кадр — такой кинематографический глянец, или когда переизбыток красивой природы и это быстро начинает надоедать, как когда смотришь «National geografic».
На вас действительно чуть ли не нападали медведи?
- Не нападали, но мы от них бегали. Если медведь сытый и здоровый, то он никогда не будет нападать на человека. Он становится очень опасным, если он больной и за лето не нагулял жира.
- У нас была самая северная точка материковой Чукотки, где дальше только Северный полюс. И то, что там бывают полярные медведи, это естественные условия жизни. Сначала мы видели только их следы, потом в сентябре мы стали их видеть через день. Полярный медведь был по сценарию. А вся наших структура съемок построена на том, что любую внезапность или то, что нам вдруг дает природа, мы могли бы использовать — это и очень мобильная группа, и специальная съемочная техника, цифровые камеры. И медведей мы наснимали достаточно. Тот, который должен был быть по сценарию, сыграл свою роль великолепно. Но они все шли и шли, и пару раз было довольно страшно. Одного неопытного медведя даже пришлось отгонять огнем факела. Выстрелы в воздух его бы не испугали, потому что он думал бы, что это трескается лед, а стрелять в медведей никто из нас ни за что не стал бы, к тому же это уголовное дело.
Очень серьезная у вас была экспедиция. А вы были готовы к тому, что условия будут настолько суровыми?
- Конечно. Мы с оператором сначала съездили туда на выбор натуры. Мы застолбили дом, в котором десять лет никто не жил. А когда мы каждому предполагаемому участнику экспедиции рассказывали, какие будут условия, то видели, что у всех загорались глаза.
Я бы тоже с удовольствием поехала.
- Девушек мы не брали, потому что это действительно сложно — и физически, и психологически. Все жили в сырых комнатах по двое-трое, спали в спальных мешках, сами топили буржуйки, и раз в неделю, извините, баня.
- Мы жили в доме, построенном в 90-х годах, то есть довольно плохом. А у работников станции отличный теплый дом 30-х годов, уютный, сухой, чистый, с хорошей библиотекой и спутниковым телевидением. Но это летом. Как там живется зимой, когда вдруг ломается дизель-генератор, когда неделями приходится сидеть в полной темноте… Снег засыпает по конек крыши, и от двери нужно прокопать проход наружу, потому что каждые четыре часа нужно идти на площадку, чтобы снимать показания. И при этом есть опасность того, что на тебя набросится медведь… Это, конечно, редко происходит, но на станции Туманная мы нашли радиограмму 80-х годов о том, что нужно быть предельно острожными, потому что на соседней станции только что механика задрал медведь. Так что мы, конечно, можем гордиться тем, что три месяца провели в Заполярье, но мы не испытали полярной зимы, и, значит, мы не такие уже полярники.
Почему действие фильмы вы изначально перенесли именно туда?
- Эта история о том, что люди находятся в полной физической и практически полной информационной изоляции от мира. Сейчас, когда есть мобильные телефоны, становится очень не интересно для драматургов, потому что часто коллизия и фабула построены на том, что люди не в состоянии узнать о том, что происходит в другом месте…
… и часто удивляешься, почему это они не позвонят туда и не выяснят все.
- А здесь же абсолютно чистая в этом плане история, потому что на Крайнем севере нет мобильников, а только радиостанция, которая в Заполярье работает не очень надежно из-за большого количества помех от солнечной активности и полярного сияния. Плюс нет никакой гарантии, что до тебя долетит вертолет, если что-то произойдет. Поэтому и получилась такая изоляция, в которой находятся наши персонажи.
Правда ли, что Пускепалис и Добрыгин в детстве жили в каких-то подобных местах?
- В 2007-м году мы съездили на станцию, фотографии которой мне показывал географ Федор Романенко, завкафедры геофака МГУ и энтузиаст освоения Крайнего Севера. Меня поразило положение станции Валькаркай на самом севере Чукотки. И когда я вернулся и показал на карте Пускепалису, где мы его будем снимать, он, совершенно не меняясь в лице, сказал: «А я в соседнем райцентре жил в детстве». Соседний райцентр — это 500 километров. И за то время, что мы там были, он так и не смог добраться до места своего детства, потому что очень сложно с транспортом: по земле не проедешь, а вертолеты и самолеты летают не регулярно и нет гарантии, что вернешься обратно.
- Добрыгин же родился под Петропавловском-Камчатским, но в возрасте семи лет вместе с родителями переехал в Москву. Так что и у него тоже родство с этой темой есть.
Вы и по этому критерию тоже подбирали актеров?
- С Пускепалисом понятно — у меня не было альтернатив.
- А когда я искал молодого героя, то проводил пробы, встречи, вообще пытался понять, что это за люди — ребята этого возраста, актеры, а порой даже и не актеры. Я искал для себя внутреннее ощущение сродства с персонажем. Плюс мы делали открытые этюды ребят с Пускепалисом: давали задачки, которые вроде бы связаны с тем, что будет в фильме, но только из их жизни. Мне нужно было увидеть естественные реакции этих парней, которые мне понадобятся для фильма. Я не верю в актеров, которые играют что-то, не связанное с собой. И на то, какой у них актерский опыт, я смотрел в последнюю очередь.
Участие в Берлинском фестивале для вас что-то значит, или просто приятное обстоятельство?
- Конечно, значит. Этот фильм я делал не для себя. Я хотел, чтобы его увидели как можно больше людей. У нас был совершенно уникальный опыт благодаря этому фильму, мы были в местах, в которых мало кто бывает в жизни. Я хотел бы этим опытом поделиться с людьми, чтобы они этот фильм смотрели и думали о том, как бы сами себя повели в таких обстоятельствах. И не какая-то мораль по поводу того, что нужно делать так и так, а именно это для меня самое важное — попытка осознать себя и свои действия в такой острой ситуации. Подключение себя — это самое ценное, что есть в кино, в литературе, в искусстве.
- И благодаря фестивалю фильм увидят и узнают о нем большое количество людей. Мы надеемся, что прокат будет уже в конце марта. Это вопрос не меркантильный, потому что понятно, что такое кино — это не то, на чем делаются деньги. Хотя я против понятия арт-хаус, применительно к нему. Это фильм о живых людях и для живых людей.
Появляются ли у вас друзья-коллеги после международных фестивалей?
- Есть такая фестивальная дружба, когда несколько месяцев переписываешься, а затем все спадает. Но все равно друзья с фестивалей у меня есть. Например, на днях я поздравлял с днем рождения ирландского режиссера Ленни Абрахамсона, который снял два фильма «Адам и Пол» и «Гараж», получившие в Ирландии местный аналог «Оскара». Его «Гараж» даже у нас в Ханты-Мансийске на «Духе огня» умудрился получить главный приз. Мы с ним очень подружились, он даже приезжал в Москву. У нас с ним в чем-то схожий опыт, потому что он изучал философию в Америке в Стэнфордском университете.
30 января 2010 года, корреспондент Евгения Гутникова специально для www.rudata.ru