Неорационализм является реформацией так называемого классического рационализма, сложившегося и достигшего своего расцвета в «Новое Время». Возникновение неорационализма обусловлено кризисом классического, начавшимся с появлением теории относительности Эйнштейна и продолжающимся поныне. Поэтому, прежде чем описывать неорационализм, следует охарактеризовать классический рационализм и объяснить, в чем состоял (и состоит) его кризис и почему он произошел.

Классический рационализм

Как и многие другие философские направления, классический рационализм не имеет четких, принятых всеми, определений и границ. Есть философы, которые под классическим рационализмом понимают исключительно рационализм Декарта, причем акцент в нем делают на «наличие априорных оснований, как источнике и гаранте познания всеобщих и необходимых истин». Многие другие под классическим рационализмом понимают философское направление, родоначальниками которого кроме Декарта были Бекон, Паскаль и другие и главным положением которого является не декартовская априорность познания, а представление о причинности всего происходящего в этом мире и способности человеческого разума постигать эту причинность. Но для целей этой статьи логично рассматривать классический рационализм в более широком контексте, а именно, как мировоззрение не только чисто философское, но и естественно научное и в значительной степени и мировоззрение культурного общества эпохи до появления теории относительности. Это оправдано тем, что уже со времен Декарта существовала тесная связь между рационализмом философским и естественно научным. Среди его основоположников (Декарт, Бекон, Паскаль и др.) большинство было одновременно и философами, и учеными. И в дальнейшем его развитии, а также в распространении, во всемирном признании и торжестве его решающую роль играла его связь с рациональной наукой и успехи последней, приносящие приятные (в то время) плоды технической революции. В науке рационализм сформировался окончательно в трудах Ньютона, Лагранжа и их соратников (Коши, Даламбера, Эйлера и др.), создавших классическую механику, ставшую на долгие годы образцом построения рациональной научной теории. Но главная причина такого понимания классического рационализма в данной статье – в том, что кризис именно этого рационализма привел к появлению неорационализма. Заметим, что при таком понимании классического рационализма под его определение подпадают и некоторые философские школы, имеющие по другим классификациям другие названия, как, например, позитивисты и логические позитивисты.

Классический рационализм (в указанном понимании) базируется на следующих постулатах: 1) Все происходящее имеет причины и наш разум способен постигать их, отправляясь от опыта и только опыта (т. е. не привлекая и не признавая никаких априорных истин) и руководствуясь логикой. Такое постижение и его результат и есть наука. 2) Наука предназначена, на основании опытов прошлого, предсказывать результаты опытов будущего. 3) Наука дает абсолютное знание. Новые теории добавляют новое знание к предыдущему, не изменяя его. Не может быть двух и более разных научных теорий, описывающих одну и ту же область действительности. 4) Выводы науки не могут противоречить опыту и один другому. 5) Понятия и выводы науки могут и должны быть однозначными и одинаково пониматься всеми учеными. 6) Конечным продуктом науки является теория. Именно она дает абсолютное, неизменяемое знание, к которому новое знание может лишь добавляться. Именно в теории не допускается противоречие выводов один другому и опыту. Кроме того, выводы теории обязаны накрывать все известные факты из области, которую эта теория претендует описывать. 7) Кроме теорий наука пользуется, как рабочим инструментом, еще гипотезами. Выводы гипотезы также не должны противоречить друг другу и должны накрывать значительную часть фактов из описываемой области и не противоречить им. Значительную, но не всю, и некоторым фактам могут противоречить. При этом предполагается, что, либо гипотеза рано или поздно будет достроена и превратится в теорию, т. е. ею будут охвачены все факты из области и устранены противоречия с ними, либо она будет отброшена и утратит статус научной гипотезы. 8) Кроме теории и гипотезы в науке есть накопление фактов с помощью наблюдения или эксперимента, их систематизация, классификация, проверка и, наконец, установление на основе опытных данных отдельных законов. Но, только теория дает науке особый эпистемологический статус, отличает ее от всего, что не является наукой. Только она дает абсолютное знание, на которое всегда можно полагаться.

Кризис классического рационализма

Причиной кризиса классического рационализма была ошибочность некоторых его постулатов. А именно, утверждений об абсолютности добываемого рациональной наукой знания, неизменяемости понятий и выводов науки и единственности теории, которая может описывать некоторую область действительности. Эта ошибочность существовала с момента возникновения классического рационализма и принятия им соответствующих постулатов. Но пока наука (точнее физика, как наиболее продвинутая рациональная наука, дающая стандарты научности для других наук) развивалась в рамках ньютоновской механики, а затем максвеловской электродинамики, этого не было видно, точнее, мало кто это видел. Но с появлением теории относительности Эйнштейна эта ошибочность стала очевидной всем.

Теория относительности описывала по видимости ту же действительность, что и механика Ньютона, но изменяла и понятия и выводы последней. Время, бывшее абсолютным у Ньютона, становилось относительным. Скорости, у Ньютона складывающиеся по правилу Галилея, теперь складывались по правилу Лоренца. В частности, скорость света , которая по Ньютону должна была складываться со скоростью его источника, теперь оказалась абсолютной и не зависящей от скорости источника. И т. д.

Это вызвало мировоззренческий шок и привело к краху классического рационализма. В философии возник целый ряд направлений, релятивизирующих научное познание (философский релятивизм, онтологический релятивизм, лингвистический релятивизм и т. д.). Философы этих направлений отрицали наличие у рациональной науки особого эпистемологического статуса, т. е. наличие в ней хоть чего-нибудь, что принципиально отличало бы ее от любого другого, не научного познания, вплоть до пророчества по наитию и гадания на кофейной гуще. Они отрицали, что научные понятия могут быть привязаны к опыту и только к опыту. Они утверждали, что эти понятия обязательно «нагружены теоретическим знанием» из предыдущих теорий и выражаются через понятия этих теорий, а те в свою очередь через понятия из теорий им предшествующих и т. д. до бесконечности. Некоторые из этих философов утверждали, что научные понятия и выводы, а, следовательно, и научные теории в целом, не только не дают абсолютного знания, но вообще субъективны, зависят от мировоззрения, системы ценностей ученого (аксиологически нагружены). Другие отрицали принципиальную возможность однозначного определения научных понятий и однозначной формулировки выводов и, как следствие, возможность общего языка и взаимопонимания между учеными – представителями разных фундаментальных теорий (типа классической, релятивистской и квантовой механик). Они утверждали также, что любая научная теория принципиально опровергаема и рано или поздно будет опровергнута. И поэтому нет никакой разницы между теорией и гипотезой. («Теория – это гипотеза, которая пока еще не опровергнута»). Они атаковали классический рационализм с разных направлений, но за всем этим разнообразием, явно или неявно, стоял ставший очевидным факт, что наука, безусловно, меняет свои понятия и выводы.

Поборники классического рационализма, как в науке, так и в философии долго пытались отстоять его. Среди ученых это были такие гиганты, как Фреге (Фредж), Пеано, Рассел и Гильберт. Гильберт и Рассел, в частности, пытались, отправляясь от неких абсолютных аксиом, перестроить всю рациональную науку таким образом, чтобы впредь она уже не меняла своих выводов и понятий. Но у них ничего не получилось и они вынуждены были признать, что такая перестройка науки невозможна. Последними защитниками классического рационализма в его неизмененном виде были советские философы Лекторский, Степин и другие. Поскольку Маркс позиционировал себя, как сторонник рационализма классического толка, признавал, что наука отражает действительность и новое знание просто добавляется к старому, ничего в нем не меняя, то упомянутые философы, по долгу службы в советское время, должны были защищать классический рационализм, но у них тоже ничего не получилось. Степин и ряд других в пост советское время перешли в ряды релятивизаторов науки.

Таким образом, на момент возникновения неорационализма, в философии в области теории познания господствовали так называемые пост позитивисты: Куайн, Кун, Фейерабенд, Поппер, Лакатос, Лаудан и др., релятивизирующие науку в разной степени и с разной аргументацией, но, отправляясь, в общем, от вышеупомянутых феноменов ее (неспособности ее сохранять неизменными понятия и выводы при смене фундаментальных научных теорий и возможности описания одной и той же действительности разными теориями). Феноменов, которые сторонники классического рационализма не могли ни отрицать, ни дать им внятного объяснения.

Что касается самой науки, то кризис классического рационализма отразился на ней по видимости гораздо меньше, чем на философии, но лишь по видимости. Рациональная наука продолжала приносить приятные плоды технического прогресса и даже во все возрастающем количестве. Это объясняется тем, что для наук прикладных, технических критерием научности и истинности служит практика. Построили новые машины или приборы, осуществили новые технологии, все это успешно работает, значит, теории, использованные при создании этих машин и технологий, верны и научны. Так, по крайней мере, казалось и кажется многим. А, поскольку прикладные теории строятся на базе фундаментальных, то тем самым, казалось бы, получают научную апробацию и фундаментальные. До поры до времени этого было достаточно для продолжения бурного развития науки. Но эта видимость достаточности на самом деле иллюзорна.

Дело в том, что предсказанием «результатов будущих опытов» или попросту будущего занимается не только наука, но и любая псевдо наука, например астрология, и даже гадалка на кофейной гуще. И эти последние тоже время от времени, а иногда и довольно часто, предсказывают правильно. В эпоху торжества классического рационализма считалось, что наука отличается от всех прочих видов предсказаний тем, что ее предсказания сбываются не иногда, и не часто, а всегда. (Естественно, в условиях, для которых соответствующая теория создана и с некоторой оговоренной точностью.) Замена принципиальной истинности научных теорий проверкой их на практике в процессе создания новой техники и технологий имеет не только мировоззренческий недостаток (стирает грань между наукой и не наукой), но и практически является весьма существенной. Причем практическая важность этой разницы нарастает по мере роста технической мощи человечества, поскольку растет цена возможной ошибки предсказания. Одно дело, если в соответствии с некой теорией мы освоили технологию приклеивания подошв к обуви, вместо пришивания, и оказалось, что, хотя в опытной партии все подошвы выдержали испытание, но когда перешли к серийному производству, то выяснилось, что каждая сотая отлетает на другой день. Другое дело, если мы в соответствии с другой теорией строим атомные станции и на сотой станции получаем Чернобыль, который, слава Богу, не кончился полным уничтожением человечества, но следующий может этим закончиться. Т. е. ссылка на практику годится, когда мы клеим подошвы, но не годится, когда мы строим атомные электростанции, внедряем генную инженерию и т. п., потому что нет никакой гарантии, что то, что на практике срабатывало тысячу раз, в тысяче первый раз не даст осечки. В этом случае нам нужна надежность в понимании старого доброго классического рационализма.

Это - один аспект изменения ситуации в науке, связанного с кризисом классического рационализма. Другой аспект состоит в снижении эффективности науки и ухудшении ситуации внутри нее. На первый взгляд может показаться, о каком снижении эффективности может идти речь? Ведь наука стала главной производительной силой в современном обществе. Но нужно учесть, что на порядки выросло число людей, подвизающихся в науке. Во времена Ньютона в науке подвизались сотни, максимум тысячи людей. А сегодня - миллионы. Во-вторых, как говорится, нынешние ученые стоят на плечах всех предшествующих поколений ученых. И, оценивая вклад науки в производство материальных благ, мы не должны забывать, что этот вклад нужно делить не только на нынешних ученых, но и на ученых всех предшествующих поколений. Поскольку, если какой-то сегодняшний ученый (группа ученых) создал новый тип ракет, то одновременно с его вкладом в этих ракетах сидит вклад и Циолковского, и Ньютона, и Евклида. И еще неизвестно, чей вклад больше, нынешнего ученого или Евклида. Зато известно, что во времена Ньютона в науке практически не было пустышек, каждый ученый был величина. А сегодня наука засорена огромным количеством бездари и посредственности. И это напрямую связано с кризисом классического рационализма, приведшим к утрате критериев, отличающих науку от не науки и лженауки, а, следовательно, настоящего ученого от пустышки.

Что касается атмосферы внутри науки, то во времена расцвета классического рационализма ученый был самоотверженным служителем истины. Но о каком служении истине может идти речь, если истина стала относительной? Ведь то, что сегодня считается истиной, завтра может быть отвержено. Поэтому сегодня ученый - это служилый, зарабатывающий себе на хлеб с маслом, положение в обществе и карьеру трудом в сфере науки (далеко не всегда на самом деле научным). И в научных учреждениях происходит та же грызня за продвижение по службе, что и в любом бюрократическом учреждении. И, во имя своих амбиций, ученые готовы утопить, не пропустить ценную теорию или идею, если она не от них исходит.

Наконец, отсутствие критериев, внятно отделяющих науку от не науки, привело к тому, что на статус науки стали претендовать и во многих случаях добились его, множество лженаук, как старых, вроде астрологии, так и новых, как то - информациология, соционика, биоэтика, всевозможные психотерапевтические школы и т. д. Да и внутри старых добрых наук, таких, как физика, отсутствие внятных критериев, отделяющих науку от не науки, размыв разницы между теорией и гипотезой привело к утрате того общего языка между учеными, который, безусловно, был в эпоху классического рационализма, когда после какого-то периода споров все научное сообщество принимало какую-нибудь теорию, а какую –нибудь отвергало. Сегодня рациональная наука, даже физика, стала походить в этом отношении на религию с ее бесконечными конфессиями, каждая из которых имеет свое учение, а других не признают и спорить с ними не желают. Сегодня уже в физике одни считают теорию торсионных полей теорией, а другие не держат ее даже за гипотезу и никакого спора между теми и другими не происходит. И т. п. И эта ситуация еще более усложняет принятие новых важных теорий.

С учетом роли науки в современном обществе все это не могло не отразиться и на состоянии общества в целом. Если торжество классического рационализма привело в свое время к вытеснению всевозможных суеверий: веры в колдунов, в магию, во всевозможные сглазы, заговоры и т. п., то сегодня можно говорить, в этом смысле, о возврате к средневековью и о дебилизации общества. А это, в свою очередь, влияет на все процессы, текущие в нем.

Неорацонализм

Название «неорационализм» получило течение французской философской мысли 20-х – 40-х годов прошлого века, в центре которого стоял Башляр. Впрочем, некоторые ведут отсчет времени этого течения от начала 20-го века и считают предтечами неорацинализма философов Меерсона и Брюнсвика. Философы этого течения не употребляли термин «неорационализм» и он был придан направлению потом, и вопрос о точности такого наименования остается открытым. Сами философы этого направления называли себя разными именами. Например, Башляр называл свою философию среди прочих имен также «сюррационализмом». (Одно это свидетельствует о спорности термина «неорационализм» в отношении этой школы).

Что касается воззрений представителей этого направления, то, с одной стороны, они близки воззрениям англо-немецкоязычного направления, именуемого критический реализм и развившегося на основе идей Поппера, и воззрениям по преимуществу американской «исторической школы философии науки», развившейся на основе работ Куна, Лакатоса и Фейерабенда. С другой стороны, воззрения представителей этого направления, также как, впрочем, и представителей критического реализма и «школы философии», сильно разнятся от одного к другому, что дает дополнительное основание сомнению в оправданности их объединения в одну школу с названием «неорационализм». Поппер, по этой классификации считающийся родоначальником критического реализма, и Кун, Лакатос и Фейерабенд – родоначальники школы философии науки, по другим классификациям группируются по иному и в другие направления. Поппера и Лакатоса, который был учеником Поппера, относят к так называемым когнитивным пост позитивистам, а Куна и Фейерабенда - к социальным пост позитивистам. Причем эти две школы противопоставляли себя одна другой.

Тем не менее существовало одно общее положение во всех этих школах и направлениях, а именно, безоговорочное признание того факта, что рациональная наука, безусловно, меняет свои понятия и выводы при таких переходах, как от Ньютона к Эйнштейну, от Эйнштейна к квантовой механике и т. п. Философы этих направлений также отказывались от попыток поправить науку таким образом, чтобы впредь она не меняла уже ни того , ни другого. Что касается выводов, которые делались из этого положения, то здесь наблюдается много различий между философами этих школ. Главное различие зафиксировано в подразделении пост позитивистов на социальных Куайн, Кун, Фейерабенд) и когнитивных (Поппер, Лакатос, Лаудан). Социальные полностью релятивизировали научное познание. Они принимали, а точнее именно они выдвигали все вышеперечисленные положения релятивизаторов, а Куайн, кроме того, является основоположником онтологического релятивизма. Они полностью отрицали особый эпистемологический статус науки, а Фейерабенд заявлял, в частности, что наука в принципе ничем не отличается от гадания на кофейной гуще. Куайн доказывал, что понятия науки не привязаны к опыту. Кун – что понятия науки не могут быть однозначно определены и, как следствие, между учеными, представителями разных парадигм (фундаментальных теорий) не может быть общего языка. А также, что понятия и выводы науки социально нагружены (Эйнштейн принял относительность времени, потому что начитался Маха). И т. д. Когнитивные пост позитивисты отличались от социальных тем, что, признавая, что наука не привязывает своих понятий к опыту, что она принципиально погрешима (Поппер), т. е. любая теория будет рано или поздно опровергнута, и что она периодически меняет метод обоснования своих теорий (обосновательный слой - Лакатос), они пытались все же защитить особый эпистемологический статус науки, найти критерии, отличающие ее от не науки. Поппер для этого изобрел свой фоллибилизм, т. е. требование принципиальной проверяемости утверждений научной теории опытным путем. Например, утверждение, что море волнуется, потому что Нептун сердится, невозможно проверить опытным путем – значит это не наука.

Далее Поппер (а за ним другие фоллибилисты, они же когнитивные пост позитивисты) утверждает, что хоть наука и не дает истины (принципиально погрешима) и не дает обоснования (надежного и неизменного) для своих теорий, но отличается от не науки все же тем, что делает обоснованный выбор между теориями на предмет их большей близости к истине: «Я говорю о предпочтительности теории, имея в виду, что эта теория составляет большее приближение к истине и что у нас есть основания так считать или предполагать».

Что касается неорационалистов башляровского толка, то в большинстве своих позиций они совпадали с пост позитивистами даже не когнитивными, а социальными. Они отрицали независимость добытых разумом истин от социокультурных подтекстов. В той или иной формулировке признавали поперианскую опровержимость научных теорий, «постоянную принципиальную проблематичность рационального познания» и т. п. Вслед за Куайном признавали, что научные понятия никак не привязаны к опыту. «Разум конституирует мир для нас, сверх которого ничего нет, реальность изменяется вместе с духом» - Лаланд. ««Закон» предшествует «фактам», он не выводится их них, а сами факты есть теоретические конструкции». «Сюрреалистическая реальность созданная понятиями и репрезентируемая объектами, которые не даны, а построены субъектами……Нельзя, следовательно говорить об объекте, независимом от субъекта, они принципиально скоординированы, более того, субъект постоянно воздействует на объекты, детерминируя реальность.» Вслед за Куном они признавали невозможность общего языка между учеными, представителями разных фундаментальных теорий, постулировали эпистеомлогический разрыв между такими теориями. «Они построены на различных принципах организации научного разума и поэтому между ними не может быть отношений преемственности и выводимости».

При этом башляровские неорационалисты претендовали на то, что они все-таки защищают особый эпистемологичский статус науки, ее принципиальное отличие от всего, что не есть наука. В этом контексте ни говорили об адекватности научных теорий, понимая под ней соответствие выводов теории фактам.

Отдельно от неорационализма башляровского стоит неорационализм израильского философа (проживающего в Украине) А. Воина.

Неорационализм А. Воина

В 1992 г. А. Воин опубликовал книгу под названием «Неорационализм», в которой изложил свою теорию познания, а также теории детерминизма, свободы, этики и духа. В дальнейшем на базе своей теории познания он разработал единый метод обоснования научных теорий, который изложил в ряде статей (Философские исследования, №3, 2000; №1, 2001; №2, 2002 и www.philprob.narod.ru).

А. Воин показывает, что попытки неорационалистов башлярвской школы , а также фоллибилистов и прочие, имевшие место до сих пор, отстоять особый эпистемологический статус рациональной науки - несостоятельны. Поперовское требование принципиальной проверяемости опытом выводов теории не является достаточным критерием, позволяющим отделить науку от не науки, потому что можно насочинять сколько угодно проверяемых опытно утверждений, которые не будут ни верны, ни обоснованы и, следовательно, не будут научны. Что касается оснований предпочтительности одной теории перед другой, о которых пишет Поппер, то вот что пишет по этому поводу его ученик Лакатос:

«Попперианский критический фоллибелизм принимает бесконечный регресс в доказательстве и определении со всей серьезностью, не питает иллюзий относительно «остановки» этих регрессов… При таком подходе основание знания отсутствует как вверху, так и внизу теории… Попперианская теория может быть только предположительной… Мы никогда не знаем, мы только догадываемся. Мы можем, однако, обращать наши догадки в объекты критики, критиковать и совершенствовать их…

Неутомимый скептик, однако, снова спросит: «Откуда вы знаете, что вы улучшаете свои догадки?» Но теперь ответ прост: «Я догадываюсь». Нет ничего плохого в бесконечном регрессе догадок» .

То есть все основания предпочтительности одной теории перед другой оказались на поверку не более чем догадками. Что в этом плохого, не требует пояснений.

Не далее Поппера ушли башляровские неорационалисты в их попытках отстоять особый эпистемологический статус науки. Их требование адекватности научной теории, в смысле соответствия ее выводов фактам, разрушается их же заявлениями, о том , что фактов самих по себе не существует, что факты возникают после «закона», т. е. теории и т. д. Тогда получается, что теория должна соответствовать самой себе. Но можно настроить сколько угодно теорий, соответствующих самим себе, но неизвестно что описывающих в действительности. Наконец, соответствие выводов теории фактам – это то же самое, что проверка практикой. Это не дает нам гарантии правильного предсказания будущих опытов и потому в принципе не отличается от любых ненаучных предсказаний, включая предсказания гадалки. Таким образом ни Поппер, ни башляровские неорационалисты, не отстояли особый эпистемологический статус науки, не дали внятных и однозначных критериев отличающих науку от не науки, и не остановили продолжающийся кризис рационалистического мировоззрения.

Неорационализм А. Воина признает, что знание, добываемое наукой, не является абсолютным в том смысле, в котором это понималось в классическом рационализме. Что новое знание не просто добавляется к старому, ничего не меняя в нем. Он признает те феномены реальной науки, осознание которых привело к кризису классического рационализма. А именно, что реальная наука при смене фундаментальных теорий меняет понятия и выводы и что одна и та же область действительности может описываться разными теориями.

Но А. Воин опровергает утверждения релятивизаторов, что рациональная наука вообще не имеет особого эпистемологического статуса, и что нет ничего, что в принципе отличает ее от ненаучных способов познания. Он утверждает и показывает, что науку от не науки отличает способ обоснования наукой своих теорий и предсказаний. Этот способ – это тот самый, описанный им, единый метод обоснования научных теорий, который выработан самой рациональной наукой в процессе ее развития и более-менее окончательно сложился в работах Ньютона и Лагранжа, но который до сих пор не был представлен эксплицитно (в явном виде), а существовал как стереотип естественно научного мышления.

А. Воин опровергает также утверждение релятивизаторов, что понятия науки не привязаны к опыту (Куайн), что они выводятся только одно через другое(Лакатос) и нагружены теоретически или аксиологически (Кун). Определение понятий одних через другие имеет место и допустимо только при построении частных теорий, развертываемых из некой фундаментальной, как, например, в случае теории твердого тела, гидро и аэродинамики, строящихся на базе классической механики Ньютона. Но понятия фундаментальной теории обязаны быть привязаны к опыту и только к опыту, привязаны по правилам единого метода обоснований. Суть этой привязки, объясняющая также, почему понятия разных фундаментальных теорий, описывающих одну и ту же область действительности, не просто могут, но обязаны качественно отличаться друг от друга, определяется словом «аппроксимация». Близкие (одноименные) понятия сменяющих друг друга фундаментальных теорий (например, время, пространство, масса у Ньютона и у Эйнштейна) являются аппроксимациями одних и тех же объектов реальности. Качественно, в словесном и математическом выражении эти аппроксимации отличаются друг от друга (t2 = t1 и t2 = t1·Ц(1-vv/cc), время абсолютно и время относительно), но они являются аппроксимациями одних и тех же объектов действительности. Точнее, существует некая общая для этих аппроксимаций область действительности, в пределах которой они дают приемлемую для нас точность приближения к этой действительности. Но за пределами этой области одна из аппроксимаций перестает нас устраивать, далеко отклоняется от действительности, а другая продолжает быть приемлемой. (Механика Ньютона дает приемлемую аппроксимацию действительности для скоростей далеких от скорости света, а релятивистская механика годится и для скоростей далеких от скорости света и для близких к ней.)

Для того чтобы это лучше понять, нужно учесть, что понятия тесно связаны с аксиомами, они же постулаты или основные законы фундаментальной теории. (Вышеприведенные формулы, дающие определение времени как абсолютного у Ньютона и относительного у Эйнштейна, одновременно являются и постулатами соответствующих теорий). При чисто аксиоматическом построении теории определения понятий как раз и задаются аксиомами, как это имеет место, например, в геометрии Евклида. Поэтому привязка к опыту понятий и привязка к нему законов постулатов – это одно и то же. Но как осуществляется привязка к опыту фундаментальных законов теории? Результаты опытов, определяющих зависимость между двумя какими-либо величинами (при фиксированных прочих), изображаются в виде точек на графике, а затем подбирается кривая, которая пройдет достаточно близко от этих точек. Формула этой кривой (прямая, парабола, гипербола и т. п.) и дает нам закон строящейся теории. Но одному и тому же набору точек на графике может удовлетворять с заданной точностью бесчисленное множество качественно отличных аппроксимаций. Каждой такой аппроксимации соответствует своя теория, описывающая эту область действительности. Отсюда возможность множества теорий, описывающих одну и ту же область. Но после того как появляются новые опытные данные, дающие новые точки на графике за пределами прежней области, может выясниться, что закон – аппроксимация (и соответствующая ему теория), принятые до сих пор, в новой области, расширяющей исходную, далеко отклоняются от экспериментальных точек. И тогда мы начинаем искать новую аппроксимацию, т. е. вынуждены строить новую фундаментальную теорию. Причем эта новая теория не только не выводит своих понятий из понятий прежней, она просто обязана сделать их качественно отличными и привязывать их может и должна только к опыту, причем к опыту как из области действия прежней теории, так и из области, расширяющей прежнюю за счет новых данных.

А. Воин показывает также, что, если развертка теории из исходных постулатов делается по требованиям единого метода обоснований, то выводы этой теории, предсказываемые ею результаты будущих опытов, будут с гарантией совпадать с самими результатами этих опытов (с заданной точностью и вероятностью) в пределах применимости теории, т. е. в пределах, в которых ее постулаты привязаны к опыту. (Для механики Ньютона в пределах, где скорости далеки от скорости света). Это дает смысл истинности и абсолютности добываемых наукой знаний, существенно отличный от того, что был в классическом рационализме. Но это полностью опровергает утверждение релятивизаторов, что наука дает только относительное знание, что нет никакой разницы между теорией и гипотезой и что рано или поздно любая теория будет опровергнута новой теорией и утратит полностью свою истинность. Как видим, с появлением новой фундаментальной теории, прежняя отнюдь не теряет своей истинности в пределах пригодности ее аппроксимации. (Другое дело, что смысл истинности теперь отличается от того, который был в классическом рационализме).

Упомянутый способ развертки теории согласно единому методу обоснования – это аксиоматическое построение ее. А. Воин показывает, что только аксиоматическое построение теории обеспечивает истинность ее выводов (в указанных выше смысле и пределах применимости этой теории). А. Воин опровергает утверждения некоторых философов (например, В. Степина) о принципиальной невозможности аксиоматической перестройки произвольной научной теории. Что касается того, что на практике далеко не все научные теории выстроены чисто аксиоматически, то в этом отношении единый метод является такой же идеализацией реальной научной практики, как и понятия самой науки, типа идеальная жидкость или идеально твердое тело, являются идеализацией реальных объектов действительности ими описываемых. Т. е. в тех случаях, когда научная теория выстроена не чисто аксиоматически, ее построение все же достаточно близко к аксиоматическому. А если не близко, то это – и не наука.

А. Воин показывает также, что наука может однозначно определять свои понятия и однозначно привязывать их ко множеству объектов действительности, охватываемых этим понятием (иными словами, однозначно определять само это множество). А при условии однозначного определения понятий и аксиоматической развертки теории автоматически обеспечивается и однозначность выводов теории. Это опровергает утверждение релятивизаторов, о невозможности достижения однозначности понятий и выводов в науке и невозможности общего языка, понимания между учеными – представителями разных фундаментальных теорий.

А. Воин уточняет также смысл термина «теория». До сих пор теорией считалась совокупность законов и выводов из них относящаяся к некой области действительности, определяемой не формально, а на основе интуитивного восприятия этой действительности. Согласно единому методу обоснования теорией является только система аксиом - постулатов и выводов из них. Разница состоит в том, что не всякая совокупность законов, относящихся по видимости к одной и той же области действительности (не определенной к тому же формально) является системой аксиом. Не случайно есть знаменитые три закона Ньютона: первый, второй и третий и отдельно закон всемирного тяготения, которому Ньютон почему-то не дал номер четвертый. Ньютон хоть и не сформулировал единый метод обоснования, но интуитивно он чувствовал его и чувствовал, что три его закона образуют систему аксиом, а закон всемирного тяготения к ней не принадлежит. А. Воин показывает, что только теория в указанном смысле, т. е. базирующаяся на систему аксиом – постулатов с аксиоматической разверткой выводов из них, гарантирует однозначность этих выводов и их истинность в области привязки аксиом к опыту. Еще А. Воин показывает, что изменение хотя бы одной из аксиом, равносильно изменению всей системы. Это обусловлено тем, что система аксиом всей своей совокупностью определяет базовые понятия соответствующей теории и изменение хотя бы одной из них означает изменение всех понятий, а значит и содержания других аксиом. В то же время, если мы изменим, например, закон всемирного тяготения (скажем, добавим в него множитель, как в формуле времени в релятивистской механике), то это никак не коснется упомянутых трех законов Ньютона и выстроенной на них теории.

Наконец, единый метод обоснования дает четкие критерии отличия науки от не науки. (Естественно, когда речь идет о теории, а не о накоплении, систематизации и т. п. фактов). Это, прежде всего, однозначность определения понятий и формулировки постулатов. Затем их привязка к опыту через аппроксимацию. И аксиоматическая (или близкая к ней) развертка теории.

Кроме того, А. Воин показал возможность применения с соответствующей адаптацией единого метода обоснования и в гуманитарной сфере, в частности в философии и при анализе религиозных учений и текстов. На базе своего подхода он построил оптимальную теорию морали («Неорацинализм», Киев, 1992, Ч. 4) и дал рациональный анализ Учения Библии («От Моисея до постмодернизма. Движение идеи», Киев, 1999). Применение единого метода обоснования в гуманитарной сфере еще важнее, чем в сфере естественных наук. Во-первых, потому, что в сфере естественных наук этот метод применяется хотя бы на уровне стереотипа естественно научного мышления (правда, чем дальше, тем хуже), а в сфере гуманитарной он неизвестен вообще. А во-вторых, потому что гуманитарное, духовное развитие современного человечества драматически отстает от технического, что угрожает самому его существованию.

Литература

-- Рассел Б. "Исследование значения и истины", Идея пресс. М. 1993, (London 1940).

-- Feyerabend P "Science in free society", London, N.Y. 1978.

-- Поппер К. "Реализм и цель науки". По "Современной философии науки" Печенкин А. М. "Логос", 1996.

-- Лакатос И. "Бесконечный регресс и основания математики". По "Современной философии науки". Печенкин А. М. "Логос", 1996, с.115.

-- Куайн В. "Онтологическая относительность". По "Современной философии науки". Печенкин А. М. "Логос", 1996.

-- Кун Т. "Объективность, ценностное суждение и выбор теорий". По "Современной философии науки" Печенкин А. М. "Логос", 1996, с.80.

-- Воин А. "Неорационализм", Киев, 1992, гл. "Модель познания модели".

-- Воин А. "Рационализм от Декарта до наших дней", Sententiae, Киев, 2000, 2.

-- Воин А. "Научный рационализм и проблема обоснования", Филисофские исследования, М.,2000, 3.

-- Воин А. "Абсолютность на дне онтологической относительности". Философские исследования. М. 2001, 1.

-- Воин А. "Проблема абсолютности - относительности научного познания и единый метод обоснования". Философские исследования. М. 2002, 2.

-- Пиаже Ж. "Избранные психологические труды", М., Просвещение, 1989.

-- Степин В. "Становление научной теории", Минск, 1976.